Петр Воротынцев в Праге. Фото: Пражский экспресс
Книга Петра Воротынцева «Чешский смех» вышла в России в издательстве «Геликон Плюс», а в Чехии появилась благодаря книжному интернет-магазину «Чемодан». Автор задумал и написал эссе о чешской смеховой культуре к 100-летию основания независимой Чехословакии. Каждому русскоговорящему человеку, переехавшему в Чехию, эту книгу необходимо прочитать, ведь смех, юмор — это ключ к пониманию народа. Пётр живёт в России, но у него получилось обобщить чешский менталитет, собрать разрозненные факты и, вычленив, на его взгляд, главное, представить читателю «трёх слонов», на которых чешский юмор произрастал: прозу, оперу и театр. И сделал он это как истинный профессионал. Пётр преподаёт на кафедре истории театра и кино историко-филологического факультета РГГУ. Кроме того, супруга автора — чешка. И этот факт, безусловно, тоже сыграл решающую роль в выборе темы.
Мне и читателям «Пражского экспресса» повезло — Пётр Воротынцев приехал по личным делам в Прагу, и мы смогли поговорить с ним о его книге и о том, что осталось «за кадром».
— Начну с детского вопроса моей дочери. Она меня спросила: «Мама, ты читаешь книгу «Чешский смех», а почему ты не смеёшься?»
— Вопрос потрясающий, гениальный. Когда я её писал, то про себя думал, что моя книга может называться не только «Чешский смех», но и «Чешские слёзы», ведь чешский юмор, чешская смеховая культура сформировались во многом в трагических обстоятельствах. Чешский юмор является своеобразной аутотерапией, ответом на самые тяжёлые потрясения. Поэтому без грусти, без меланхолии, без трагикомического самоощущения чешский юмор невозможен. Может быть, моя книга и невесёлая, но местами, надеюсь, смешная.Сначала я хотел дать книге другое название, более громоздкое: «Чешский смех. Страна победившего Швейка», поиграться с контекстом: все знают ушедшее в прошлое словосочетание «страна победившего социализма». Потом я подумал, что название вычурное и провокационное, оно может показаться незаслуженно обидным (хотя, конечно, обидеть я никого не хотел). Всё-таки Швейк отнюдь не однозначный герой, более того — идиот. Одним словом, так называть книгу было нельзя, подобные каламбуры неуместны.
— Почему чешский смех, а не юмор?
— Юмор подразумевает что-то более конкретное, замкнутое в себе. Термин «юмор» имеет точную филологическую этимологию, а смех более общее, если угодно, размытое понятие. «Чешский юмор» — самоубийственное название.
Можно сказать, что я таким образом подстраховался от лишних вопросов и максимально расширил поле своего исследования. Любой человек, прочитавший книгу, может совершенно справедливо мне сказать, что отсутствует тот или иной артефакт. Например, я не говорю о чешском кинематографе и его вкладе в чешский юмор. А ведь чешское кино грандиозно! В России про него прекрасно пишет Виктория Левитова.
Поэтому я сразу предупреждаю, что это не академическое исследование. У меня не было цели исследовать генезис чешского юмора от начала до конца. Эта задача для меня невыполнима. Я захотел написать о том, что интересно мне лично. И я выделил для себя четыре темы: Гашек (куда же без него?); музыкальная культура, а именно оперная, потому что я являюсь исследователем истории оперы, театроведом по специальности; последние две главы я посвятил главным (с моей точки зрения) чешским театрам 20-го века: Освобождённому и Яры Цимрмана, очень разным и значимым для чешской и европейской культуры. Я писал не в хронологическом порядке, а просто о том, что меня волнует. Назови я книгу «Чешский юмор», передо мной встала бы неразрешимая задача. Плюс могли бы появиться справедливые вопросы читателей: почему вы не делаете обобщающих выводов? А потому, что подобной задачи передо мной не стояло.
Если угодно, я использовал дескриптивный метод. Я писал, как мне хочется, не был скован жанровыми догмами, это ни в коем случае не диссертация.
Мой учитель Вадим Моисеевич Гаевский, ему 90 лет недавно исполнилось, сказал в юбилейном интервью, что существуют петербургская и московская школы театроведения. Петербургская — чисто научная. Московская школа больше идёт от эмоций, слога. Мне кажется, что книга об искусстве должна быть написана увлекательно, по крайней мере стоит стремиться к увлекательности изложения.
В книге я выразил благодарность Вадиму Моисеевичу Гаевскому и Галине Витальевне Макаровой, заведующей кафедрой истории театра и кино РГГУ, где я работаю. У меня много замечательных учителей, но эти люди непосредственно помогли мне создать книгу.
—Я не знаю никакого внутричешского исследования о смехе и юморе. Для меня вы открытие, первый человек, который по-своему раскрыл тему. Я ошибаюсь?
—Конечно, я не первый. Зайду издалека. Я не профессиональный богемист. Занимался всегда итальянской культурой, оперой, языком. Меня за руку привела в чешский мир жена, оперная певица и пианистка, она училась музыке в Праге и Москве. Мы познакомились 10 лет назад. Она чешка, и постепенно втягивала меня в чешское искусство. Её зовут Барбора. В какой-то момент мне стало интересно. По профессии я историк театра, искусствовед, и я подумал, а почему бы не изучить это всё? Не посвятить исследование стране, которую любишь, которая изменила твою жизнь? Замысел книги возник в 2014 году, и постепенно я начал что-то копать. Конечно, я читал определённые чешские исследования (предполагаю, что далеко не все), они в книге представлены в небольшом списке литературы. Прежде всего, это работы Радко Пытлика, который, слава Богу, жив и здоров. У него есть биография Гашека, она переведена на русский язык и вышла в серии ЖЗЛ. Там он не только скрупулёзно исследует биографию писателя, но и ставит большие задачи, например, рассказывает о глубинных корнях гашековского юмора и мировоззрения. У него есть также интересная книга «Феноменология юмора».
Но и сами художественные произведения порой являются теоретическими пособиями по юмору. Тот же Театр Яры Цимрмана, там в первой части всегда есть псевдонаучный семинар, это же во многом теория чешского юмора. Конечно, нужно вспомнить выдающееся исследование Сергея Солоуха «Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». Солоух сам прекрасный писатель и первоклассный филолог. В его работе прокомментирована буквально каждая страница книги, всем её рекомендую. Эта фундаментальная работа, можно сказать, закрывает тему. Там содержатся ценные и точные рассуждения о чешской смеховой культуре.
— Какую роль в создании книги сыграла чешская жена?
Барбора Воротынцева. Фото: https://pylesos.webnode.cz
— Колоссальную. Она поставляла мне факты. Я многого не знал, а она рекомендовала тот или иной фильм, спектакль, книгу. Помогала переводить, читала, говорила — здесь фактическая ошибка, здесь надо доработать и т. д. Она полноценный соавтор, более того, мы с ней перевели пьесу Яры Цимрмана «Трактир на полянке». В книгу перевод не вошёл, он, скорее, дилетантский, но его можно прочитать на Proza.ru.
Я должен выразить благодарность отцу жены Павлу Козаку, он учился на философском факультете Карлова университета и является очень образованным человеком. Он снабжал меня материалами.
Отдельно благодарю издательство «Геликон Плюс», опубликовавшее текст и подготовившее книгу. На всех этапах работы — от корректуры до выбора фотографий — я получал огромное наслаждение. Это петербургское издательство, которое создал Александр Житинский, автор великого романа «Потерянный дом». Спасибо всем сотрудникам издательства.
И, безусловно, спасибо моим родителям.
Книга — моё несколько самонадеянное признание в любви чешскому искусству.
— Помню, как нам ещё в институте рассказывали о гравюре на одной их московских выставок — с Дон Кихотом, Гамлетом и Швейком, поддерживающими земной шар. Три олицетворения разных сторон человеческого духа: веры, сомнения и юмора. В Чехии я почувствовала, что чехи недолюбливают своего главного юмористического персонажа. Как вы считаете, почему, и так ли это?
Классический образ Швейка. Автор — Йозеф Лада
— Сложный вопрос. Рискованно делать какие-то обобщения. Гравюра интересная, на ней три архетипических характера мировой литературы. Двое из них относятся к Ренессансу, а Швейк, напротив, возник в 20-м веке. Интересно, что Швейк сочетает в себе традиции модернизма и фольклора. Наверное, три этих персонажа иллюстрируют грани человеческого бытия.
Швейк симпатичный, но при этом и опасный персонаж. Дон Кихот — человек, верующий в своё предназначение, стремящийся преобразить мир. Гамлет — персонаж высокой трагедии. Это разные герои, но все они исчерпывающе говорят о мире. Не хватает только, пожалуй, Фауста.
У Дмитрия Быкова есть теория о персонажах-трикстерах, умирающих и воскресающих. Так вот Швейк бессмертен, неуязвим, его ничего не может убить.
В середине 20-го века главным героем Чехии становится Яра Цимрман. На место бравого солдата приходит универсальный солдат. Я думаю, это связано с демилитаризацией сознания. Швейк возник на волне войны, сам роман отвечает на вопрос, как мы до этого дошли, и пытается осознать происходящее, пусть и гротескно. Книга очень трагична, война такая невозможная вещь, что абсурдизация является закономерной защитной реакцией психики. Наверное, к 60-м годам милитаризация выветрилась, и пришёл Яра Цимрман, он более всеобъемлющий и мирный персонаж.
Страницы из книги "Чешский смех". Фото: Пражский экспресс
У Швейка есть физиологические и физиогномические черты благодаря рисункам Лады. У Цимрмана нет лица, каждый чех может вчитать и поместить в него своё содержание. Швейк ограничен профессиональной обязанностью, он солдат (собаками он, конечно, тоже торговал, но в первую очередь он солдат). Цимрман был всем: философом, поэтом, музыкантом, путешественником и т. д. Цимрман — синоним Чехии, Швейк — нет. Возможно, чехи меньше любят Швейка, потому что это антивоенная нация, и подсознательно они хотят от ужаса войны уйти.
— Вы пишете, что расцвет чешского юмора пришёлся на 20-й век. Что можно сказать о веке 21-м? Вы уже видите кого-то нового?
— Трудно делать выводы, живя внутри 21-го века. Думаю, чешский юмор в этом веке проявится. Но более авторитетно учёные будут писать об этом в 22-м веке.
Не забывайте, что шедевры чешского юмора формировались под серьёзным социальным давлением. Как мне кажется, с 1989 года Чехия находится в другой исторической реальности, нет такого чудовищного прессинга. И нет к счастью! Просто чешский юмор сейчас переживает определённую трансформацию.
Кадр из фильма "Чешская мечта". Фото: Česká televize
Тем не менее в 21-м веке есть свои находки и вершины. Вспомните документальный фильм 2004 года «Чешская мечта» (Čеský sеn). Удивительный фильм-эксперимент двух молодых людей. Они разместили мощную рекламу в Интернете и на телевидении и объявили об открытии огромного чешского супермаркета «Чешская мечта», где можно купить товары по ценам в три раза ниже рыночных. Они построили большой фасад, и люди в погожий майский день открытия пошли к гипермаркету, и выяснилось, что за фасадом ничего нет, это был трюк, издёвка над обществом потребления. Парней хотели избить, но дело кончилось мирно. Очень чешский фильм. Насмешка над потребителем, доверчивостью, и так искусно исполненная, на высочайшем уровне. Для меня это уже юмор 21-го века. Тема непрерывного потребления зародилась в 20-м веке, но сейчас она уже приобрела угрожающие масштабы. Это здорово сделано. Наверное, чешский юмор 21-го века будет развиваться в таком ключе, перформативном и мистификационном.
Фильм затрагивает общемировые проблемы, но сделан очень по-чешски, иронично, с потрясающей метафорой: фасад, за которым пустота. Это был 2004 год, Чехия вступала в Евросоюз, был политический контекст. Но фильм и сейчас смотрится страшно, хотя он и смешной. Был такой проект на канале «Культура» — Владимир Хотиненко обсуждал документальные фильмы. И две субботы подряд там шли чешские документальные фильмы: «Катка» Тржештиковой, про наркоманку, и «Чешская мечта» Клусака и Ремунды. Я посмотрел и подумал: фильм про наркозависимую — трагедия человека, а здесь есть трагедия общества. Это жутко… Естественно, это не только к чешскому обществу относится. Массовое сползание в обывательщину, потребление как тяжёлый наркотик. Мы все через это проходим.
Aфиша оперы "Нагано"
В том же 2004 году в Сословном театре была поставлена опера «Нагано». Она посвящена победе чешских хоккеистов на Олимпиаде в 1998 году. Вне всякого сомнения, это юмор 21-го века. Абсурдистский и постмодернистский, там есть определённая цитатность. Цитатное распределение голосов, например. Доминик Гашек — контратенор, то есть голос, который в 18-м веке ассоциировался с чем-то божественным, горним. Кто спасает чешские ворота? Господь! У Яромира Ягра — тенор, голос-протагонист 19-го века, романтический. У главного героя оперы Милана Гнилички, который не сыграл в «Нагано» ни одной секунды, — баритон, весьма рутинный мужской голос. Вот она, чешская ирония, чешский юмор. В конце там идёт забавный спор, когда кричат: «Гашека — на Град!» Спорят Ярослав (да, он тоже появляется в опере!) и Доминик Гашеки, кто достоин быть президентом. «На Град» значит в президенты (возможно, не все это знают из тех, кто не живёт в Чехии).
— Когда вы описываете пьесу Цимрмана «Слива», вы пишете: «Вся Чехия — сливовый сад». Безусловно, это не может не отсылать к Чехову. Смоляк со Свераком очень образованные люди, когда они писали эту пьесу, то, безусловно, тоже думали о «Вишнёвом саде»… Что вы об этом скажете?
— Конечно, Смоляк со Свераком понимали, что этот подтекст сыграет: вишня и слива. Они напрямую не называют пьесу «Сливовый сад», это было бы пошлостью. Они обладают феноменальным вкусом, работают намёками, ассоциациями. Пьеса поставлена в 1997 году. У Чехова это пьеса увядания, пьеса о том, что заканчивается старая Россия. Борис Акунин сказал в интервью, что пьеса ещё и о том, что Чехов умирает, сам, лично. Это же его последняя комедия. «Слива» — очень грустная пьеса о том, что в чём-то заканчивается Чехия Цимрмана, Чехия 60–70-х. Они, как художники, это чувствуют, они стареют сами. Они понимают, что заканчивается их историческое время. В пьесе они собирают разных представителей Чехии, разных групп, темпераментов. Она подводит итог столетия. Пьеса очень лиричная.
Да, это пьеса о том, что Чехия, породившая Цимрмана, закончилась. Пришла новая Чехия. Мы не знаем ещё какая, какие художественные достижения будут. Двадцать лет для развития искусства и истории — небольшой срок. Новая Чехия сейчас себя только находит, поколение людей, которые уже родились в 21-м веке, скоро выстрелит и предложит нам новый чешский мир. Сейчас мировая культура доживает 20-й век. Где-то он только заканчивается, где-то уже закончился. Чехия не исключение.
— Почему в книге нет Вацлава Гавела?
— Гавел упомянут, но в вопросе интерпретации его произведений я не чувствую себя достаточно компетентным. Однако меня восхищает, что президент был писателем.
— Или писатель президентом.
— Знаете, Иосиф Бродский в своей нобелевской речи сказал: «Я полагаю, что для человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего».
Бродский говорит, что эстетика — мать этики. Гавел — это феномен. Он подтверждает слова Бродского, Гавел был чешской совестью. Как говорил Цимрман: «Вы можете дискутировать, можете по этому поводу вести споры, можете с этим не соглашаться, но это единственное, что вы можете делать». Факт остаётся фактом, эстетика и этика вещи смежные.
— Вернёмся к Освобождённому театру. В моём понимании, Восковец и Верих были такими же чешскими, как и Цимрман. А ведь традиции их театра были связаны с театром Мейерхольда. Расскажите об этом побольше.
— Надо понимать, в какую эпоху возник Освобождённый театр. Это 20–30-е годы, в 1938-м он был закрыт. Восковец и Верих феномен более интернациональный, чем театр Яры Цимрмана. Это определённый художественный контекст. Цимрман непереводим на многие языки с чисто лингвистической точки зрения. Там много завязано на игре слов. В Освобождённом театре тоже было немало словесной эквилибристики, но это театр, возникший в общеевропейском контексте кабаре, отрицания психологического театра. Есть в театроведении противопоставление, немного искусственное, но, условно говоря, верное — театр представления и театр переживания, театр Мейерхольда и театр Станиславского. Это большая натяжка, условность, в деталях всё гораздо сложнее. И не забываем, что Мейерхольд у Станиславского начинал, в «Чайке» играл.
В 20-е годы театр отстранения, когда персонаж выходит из роли, обращается напрямую к залу, востребован! Восковец и Верих ориентировались на Брехта и Мейерхольда, потому что такой театр им понятнее, они не стремились играть в сугубо психологическом ключе. И они очень хорошо знали театральную жизнь России, боготворили современный русский (советский) театр и кинематограф. Верих приезжал в Россию.
— А Восковец не мог, потому что у него отец был легионером.
— Да, были проблемы с документами. Более того, сам Мейерхольд с ними общался и оставил в 36-м году в книге гостей блистательный отзыв на их игру. Ему это было близко. Он видел их здесь. Потом у Мейерхольда в конце 30-х начались серьёзные проблемы, СССР стал сползать в репрессии, межвоенный период в Европе закончился. Погиб и Освобождённый театр.
Надо понимать, что в искусстве не бывает так, что есть только Чехия и она варится в своём соку. Всё проникает друг в друга. Посмотрите на репертуар Освобождённого театра в первые годы. Они начинали с пьес европейского авангарда начала века. Позже Восковец и Верих стали сами сочинять пьесы.
А ещё это был цирковой театр, площадной. Это очевидная отсылка к итальянской комедии масок. Даже их грим, их маска, выход из роли, прямое общение со зрителями, лацци — всё это резонирует с комедией дель арте. И, естественно, Восковец и Верих обожали Чаплина, унаследовали от него систему гэгов, неких ярких номеров, ради которых люди и приходят и зал. Сюжет не важен. Какой там может быть сюжет, особенно в ранних пьесах?!
К 30-м годам нарративная структура у них становится более цельной. Но и время меняется, к власти приходит Гитлер. Они вынуждены отвечать на вызовы эпохи, театр становится более социально ориентированным, политическим и даже жёстким. Опять-таки «политический театр» это немецкий термин, режиссёра Пискатора. Между прочим, Пискатор ставил «Швейка»!
Все европейские тенденции они перемалывают на чешский манер, пользуются особенностями чешского языка. В фильмах, насколько мы можем судить, они выглядели несколько бледнее. Потому что были лишены ежесекундной стихии общения со зрителем.
Само название «Освобождённый» отсылает к русскому театру, но по касательной. В 1921 году вышла книга Таирова «Записки режиссёра», она была переведена на немецкий язык как «Освобождённый театр», и уже с немецкого на чешский перевели как Osvobozené divadlo. Разумеется, этот театр не мог существовать без гения Ярослава Ежека, без его песен. Он был талантливым академическим композитором и умудрялся одновременно привносить джазовую стихию в театр. Его знаменитые песни «Эзоп и муравей» или «Давид и Голиаф» хорошо известны в Чехии и являются сегодня реликтом Освобождённого театра, тем, что от него осталось в повседневной жизни.
— Одна из частей вашей книги посвящена опере и вашей непосредственной профессии.
— В книге я не мог оперу обойти. В 19-м веке опера была единственной площадкой, где не только чешский юмор, но и всё чешское искусство пробивало себе дорогу. Все знают впечатляющую историю основания Национального театра. В конце концов, чешский гимн возник из музыкальной комедии (зингшпиля, если быть точным) «Фидловачка».
В своей книге я построил главу про оперу на противопоставлении Бедржиха Сметаны и Леоша Яначека, гения из Богемии и гения из Моравии. Яначека и «Русалку» Дворжака в основном и ставят в мире, других чешских названий почти нет. Кстати, в Большом театре в марте будет премьера «Русалки» в постановке Тимофея Кулябина, того самого, который делал «Тангейзера» Вагнера в Новосибирске, когда был безобразный скандал.
Можно сказать, что Яначек самый ставящийся чешский автор, его «Катя Кабанова», «Средство Макропулоса», «Из мёртвого дома», «Енуфа», «Лисичка-плутовка» — всё это жемчужины именно режиссёрского театра, произведения, дающие режиссёру невероятный простор для манёвра, без всяких скидок на местный колорит топовые названия. Выдающиеся режиссёры современности или недавнего прошлого с удовольствием ставят и ставили Яначека. Патрис Шеро делал «Из мёртвого дома», а это человек, с которого началась оперная режиссура в том виде, в котором мы знаем её сегодня. Дмитрий Черняков ставил «Енуфу», Марталер любит Яначека и много кто ещё.
А вот Сметана по большому счёту за границей не ставится. Я в своей книге пишу об этом с сожалением, потому что та же «Проданная невеста» ещё не является «поставленной» и осмысленной оперой.
Опера "Проданная невеста" в Национальном театре Чехии. Фото: Národní divadlo
— Вы писали, что Дмитрий Черняков мог бы её поставить.
— Дмитрий Черняков — мой любимый оперный режиссёр. Я написал, что человек его масштаба и, что самое важное, типа дарования может по-новому на «Проданную невесту» посмотреть, воплотить на сцене скрытую за весёлой на первый взгляд музыкой тревогу. Часто Черняков в своих спектаклях идёт от темы семьи, травматического семейного опыта, и «Проданная невеста» даёт возможность поговорить об этой проблеме.
Как ставится «Проданная невеста» обычно? Что-то сусальное, есть такое понятие а-ля рюс, так вот тут а-ля чех. На самом деле в этом произведении заложена драма, если вчитаться в либретто. Не то чтобы мы должны реабилитировать (или реанимировать) имя Сметаны — он никуда не уходил, его произведение «Моя родина» один из самых исполняемых симфонических текстов в мире. Но что касается оперы, он находится где-то на периферии. Как его оперы воспринимаются? Что-то такое в Чехии было, местное, локальное. Но «Проданная невеста» или, скажем, «Далибор» могут выйти на международную арену. Вот Яначек вышел.
Кстати, возвращаясь к Яначеку, скажем, что Яначек — человек, который любил и понимал Россию, об этом мы не должны забывать. Для пропаганды русской культуры он сделал очень много. Вспомните его «Тараса Бульбу», «Крейцерову сонату», «Из мертвого дома», «Катю Кабанову». Интересно, что в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко «Енуфа» идёт на русском языке.
"Енуфа" в Мариинском театре на чешском языке. Фото: www.mariinsky.ru
Я противопоставляю двух художников во второй главе. Сметана — это Богемия, Яначек — это Моравия, в нём заложена некая сумрачность, в Сметане больше ясности. Также мне интересно, как чешский язык, очень специфический, приспосабливается к особенностям оперного пения.
Должны мы и вспомнить Богуслава Мартину, композитора 20-го века. В Екатеринбурге недавно была поставлена его опера «Греческие пассионы», это стало большим событием для российской театральной жизни. На Урале очень мощная оперная жизнь. Текст Ильи Попова, талантливого критика, посвящённый «Греческим пассионам», был признан лучшим на престижной премии «Резонанс», премии для молодых авторов, пишущих об академической музыке… Это действительно потрясающий текст, к которому отсылаю многих читателей. Называется «Музыка ста языков».
— Думаете ли вы перевести книгу на чешский язык?
— Никогда не думал. Мне даже страшно об этом думать. Мне кажется, что ничего нового я чешскому читателю предложить не могу. Эта книга ориентирована на русскоязычного, отечественного читателя. Мне был нужен информационный повод, я хотел её издать именно в 2018 году, к столетию со дня основания Чехословакии и к пятидесятилетию вторжения. Не знаю, что я могу кардинально нового сказать чехам. Российскому читателю — возможно да.
Это призыв не только вспомнить о Чехии как таковой, о потрясающей чешской культуре, где-то незаслуженно отодвинутой на второй план, она многими продолжает восприниматься как сугубо местное, почти местечковое явление, что категорически несправедливо. Это повод вспомнить о модели исторического поведения, которая отрефлексирована в культуре. В исторической перспективе побеждает человеческое, и Чехия это человеческое всегда репрезентовала, проецировала. И, может, многим странам сегодня нужно об этом помнить. Даже Пётр Вайль в своём эссе, посвящённом Праге, пишет, что Прага — это разгул умеренности. Всё соразмерно, никакой гигантомании. Был огромный памятник Сталину, что скорее исторический эксцесс; но в целом это культура, ориентированная на человеческое, а не на сверхчеловеческое, как, скажем, немецкая. Культ сверхчеловека немецкую нацию точно не довёл до хорошего. Чехия является соседом Германии, но в чём-то она Антигермания.
Это повод вспомнить о том, что территориальная, или имперская, экспансия в долгосрочной перспективе не побеждает — выигрывает человеческое, художественное, доброе, даже наивное, гуманистическое. Всё остальное обречено. Пётр Вайль пишет, что Прага никогда не разрушалась, проиграла политику в какой-то момент, но сохранила культуру. Политический контекст уходит, а культура остаётся навсегда. Книга — дань исторической мудрости чешского народа, умению не патетически, неброско, сдержанно и достойно переживать трагические моменты истории с ироническим чешским прищуром. Мы этому можем поучиться: опомниться, подумать и не забывать о самом главном. Урок гуманизма, который чехи всему миру преподали, поучителен и нагляден.
Беседовала Ирина Шульц
Книгу «Чешский смех» можно приобрести в издательстве «Геликон Плюс»
Пётр Воротынцев в программе "Фактор жизни"
