Фото: Смертин Павел, ТАСС / Предоставлено Фондом ВАРП
Андре́й Кура́ев — российский религиозный и общественный деятель, протодиакон РПЦ; писатель, богослов, специалист в области христианской философии, публицист, церковный учёный, проповедник и миссионер, автор официального учебника «Основы православной культуры». С 2004 по 2013 год — профессор Московской духовной академии.
С протодиаконом РПЦ Андреем Кураевым мы встретились в пражских Дейвицах, в ресторане Kulaťák, где он на обед заказал «свичкову с кнедликами». Но прежде чем приступить к разговору, отец Андрей попросил нас с Константином Гербеевым раскрыть две чешские «военные тайны»: где в Праге можно съесть суп из желудков (drštková polevka) и как в домашних условиях приготовить чешский творожный десерт «прибинячек» (pribináček). Русскому человеку, который добровольно ест кнедлики, мы, не раздумывая, решили выдать все кулинарные тайны. Нам отец Андрей в свою очередь рассказал о своём пражском подростковом периоде жизни, поделился мыслями о состоянии современного российского общества и дал несколько ценных советов.
Введение в кураеведение
И.Ш.: Отец Андрей, в печати практически ничего нет о вашем пражском периоде жизни. Просто сказано, что это было в детстве. Расскажите о нём, пожалуйста.
— Где-то с 10 до 14 лет — это мой пражский отрезок. Для моей семьи это был первый заграничный опыт, до этого никто из СССР никуда не выезжал. И когда наши новые здешние знакомые говорили, что мы попали в самый красивый город Европы, я им не верил. Ну не могло мне, Андрюше Кураеву, так повезти — сразу попасть в самый красивый город Европы! Сейчас, поездив по миру, я понимаю, что это так. Единственный город, который может с Прагой в этом соперничать, — это Санкт-Петербург. В Петербурге есть морские просторы, имперскость. Но в Петербурге, в отличие от Праги, нет перепада высот. Сочетание столичности, истории, удивительной сохранности целого городского ансамбля — это общее.
И.Ш.: Период с 10 до 14 лет — это достаточно осознанный возраст. Возраст, в котором уже имеет значение, где ты живёшь. На вас как-то повлияла Прага?
— Детские переживания очень важны, и потому у меня три психологические родины: Подмосковье, Крым и Прага. Крым — потому что в два года я подхватил туберкулёз и каждое лето меня отправляли в Крым. Я, конечно, детали не помню. Но для меня важно это сочетание — заснеженные горы, пальмы, тёплое море. Поэтому, например, болгарские Золотые пески не воспринимаются мною как что-то родное. Прага — это европейская архитектура, пражская версия осени и зимы — для меня это важно. И это вошло в нашу семью. Только в нулевых годах я смог свою маму вывезти за границу. Поехали мы в Афины. И вот, гуляя по Афинам, она приговаривала: «Как на Прагу похоже». Хотя никакого сходства, конечно, не было. Но для неё всё, что отличалось от советских Черёмушек, было похоже на Прагу.
Проблемские дети
И.Ш.: А родители ваши здесь работали?
— Да, именно здесь. Вот мы с вами сидим в ресторане рядом с моим родным подъездом. А неподалёку была редакция журнала «Проблемы мира и социализма», где и работали родители. Буквально на днях лекцию на эту тему для чехов читал мой одноклассник по русской школе Олег Солодухин, который сейчас работает в представительстве Россотрудничества в Праге. Он рассказывал об этом журнале и его роли в истории. Мы с ним из так называемых проблемских детей. В этом здании сейчас резиденция Пражского католического архиепископа и Католическая семинария. Оказывается, моё детство прошло под церковным куполом, но я об этом не знал. Там нам показывали фильмы, которые не шли в пражских или московских кинотеатрах. Но в редакции были прекрасные синхронные переводчики со всех языков. Так вот раньше я думал, что это кинозал, а теперь понимаю, что это была капелла.
И сама эта психологическая атмосфера «проблемской» жизни была особой. Во-первых, сюда посылали журналистов из Москвы, которым позволялось больше, чем в самой Москве. Они представляли социализм на экспорт — «социализм с человеческим лицом». Во-вторых, это был международный журнал, и многие коммунисты, работавшие в нём, не могли вернуться к себе на родину под страхом расстрела. Своеобразные «чегевары». Это были не те коммунисты, известные нам по брежневской номенклатуре, здесь коммунизм переживался иначе. И хотя у меня самого идеи коммунизма симпатий не вызывают, это была удивительная атмосфера интернационализма. В квартире напротив нас жил арафатовский соратник. Над нами жила пожилая шведка — член Компартии Швеции. Удивительным памятником того времени, который до сих пор хранится у меня дома, является набор из сотен монет 60—70-х лет со всего мира. При том что из Праги я никуда не выезжал.
А мой младший братик совершенно спокойно ходил по Праге в будёновке с красной звездой и на всю улицу горланил: «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз…». Чехи его хорошо воспринимали, он был открытый, симпатичный. Кроме того, он ходил в чешский детсад и был переводчиком в нашей семье.
Однако тема 68-го года была тогда табуирована. Это был верный способ поругаться с чехом — начав обсуждение 68-го года.
И.Ш.: Насколько мне известно, вы последнее время всё чаще и чаще появляетесь в Праге. С чем это связано? Не собираетесь ли вы к нам переехать?
— Нет. Прага для меня — это родные переживания. Прага — это место, где были счастливы мои родители, я сейчас это понимаю. И потом — это, вероятно, своеобразное старение. Вместо того чтобы ехать в Таиланд и открывать новые тропики и субтропики, я еду туда, где уже бывал и где мне и моим близким было хорошо. Я думаю, что это возрастные вещи.
Фантомные боли и церковные спикеры
К.Г.: Многие на Западе, а чехи не исключение, считают, что в России сейчас активно идёт возрождение идеи Советского Союза. Причём СССР воспринимают как идеологию.
— К сожалению, я должен признать, что это так. Я долгое время не хотел с этим соглашаться. Многие говорили, что в 90-е годы не была окончена десоветизация и это нам аукнется. Например, не было люстрации. Мне тогда казалось это правильным и гуманным, в конце концов, мой отец был коммунистом и отнюдь не был людоедом. Но сменилось поколение: и вождей, и «дорогих телезрителей», и оказалось, в этой позиции была своя правда. Незалеченные фантомные имперские боли сегодня способны создавать реальные проблемы и очень опасные реакции.
И.Ш.: Это те сигналы, о которых мы читаем: недавно священник молился на икону Сталина…
— Вообще непонятно, что это за священник был, из каких-то самозванцев. Но вот буквально на днях с хвалебной речью в честь Сталина выступил некий епископ Августин. А уж совсем печальную вещь сказал Всеволод Чаплин, официальный спикер нашей церкви. Он сказал о своей надежде на то, что эпоха мирного существования скоро закончится, Бог посетит нас страданиями, и тогда мы вновь воспрянем духом. Он же выражает не свою личную точку зрения, значит, он чувствует, каков заказ, причём идет этот заказ не с площади, а из дворца. Заказ на милитаризацию сознания. Но и площадь меняется: выросло поколение людей, которым просто скучно за их компьютерами. Им нужна великая идея, нужны события, свершения. Поколение непуганых идиотов.
К.Г.: Я человек православный, все нападки на православную церковь, оправданные или нет, меня в той или иной мере оскорбляют. Слова некоторых высокопоставленных служителей тоже не делают им чести, какие-то личности не вызывают симпатию. Скажите, как во всём этом сохранить веру и уважение к церкви?
— Я думаю, что мы с вами относимся к поколению неофитов, которые не в бездискуссионном порядке приняли веру, а сделали свой выбор. А это значит, что ни вам, ни мне не трудно вспомнить мотивы этого выбора. А если помнить, что именно повернуло сердце (а это, я думаю, было вовсе не знакомство с политической концепцией некоего церковного иерарха), тогда будет легче переживать новеллы и импровизации наших официальных спикеров.
К.Г.: Мы не становимся еретиками?
— Пока они не переписывают наше Евангелие, не становимся.
К.Г.: То есть вера, церковь внутри себя?
— Нет, напротив, церковь — это сообщество людей, вполне видимое. Но то, что нас объединяет, — это не политическая программа, не дресс-код, не отношение к тем или иным областям театральной или спортивной жизни. Это отношение к Евангелию, ко Христу, к жертве Христовой, к его Пасхе. Есть символ веры. Пока мы его исповедуем, мы — христиане. А далее вопрос в том, что кому-то становится тесно в христианстве, и хочется для себя придумать другую повестку дня, другие идентичности. И вот эти другие идентичности начинают бодаться между собой. Представляете конфликт вьетнамцев с китайцами в Карловых Варах? Коренным чехам это, конечно, малоприятно, но не они же эту войнушку породили!
Фото: Vow / httpscommons.wikimedia.orgwikiFil
Андрей Кураев — клирик храма Архангела Михаила в Тропарёве
О чешской церкви замолвите слово
К.Г.: Меня больше тревожит привязка к каким-то конкретным людям, потому что церковь — это организация. Вы, наверное, знаете, что здесь не так давно сместили владыку Христофора? И сейчас для меня проблема — прийти в церковь, где слово Божье вещают люди, участвовавшие в заговоре. Это с моей стороны плохо, или как?
— Во-первых, владыке Христофору служение не запрещено, и вы можете приехать к нему на исповедь. Во-вторых, как мне кажется, здесь произошло по классике — революция пожирает своих детей (вождей). Новый пражский архиепископ Дандар никакого отношения к смещению Христофора не имел, всё время «революции» он провёл в Германии. И, насколько я знаю, у тех активистов, которые выступали против владыки Христофора, сейчас проблемы. И, в-третьих, в Праге есть православные храмы, которые никак не были затронуты этими событиями, я думаю, что есть такие приходы и в чешской церкви, ну а посольский храм тем паче. И последнее — когда начинают вот такие сомнения появляться, я просто подхожу к зеркалу: разве я идеальный христианин?
Когда-то давно, мне было лет 20, мы были на экскурсии в Третьяковской галерее, на выставке икон. И женщина-гид водит нашу группу, останавливается у иконы святого Николая Чудотворца 12-го века и спрашивает: «Вы знаете, в чём необычность этой иконы?» Конечно, мы не знали. «Это первая икона, — говорит она, — на которой русский иконописец придал греческому святому русские черты лица: светлые волосы, голубые глаза, широкие скулы». Она смотрит на нашу группу и указывает на меня: «Вот у этого юноши в старости такое же лицо будет».
С тех пор, когда я подхожу к зеркалу и смотрю на себя, я вспоминаю ту историю и думаю: «Эх, Андрюша, какая же сволочь из тебя выросла». Понимаете, икона — это мечта Бога о человеке. Я не смог стать тем, кем мечтал, а любой христианский юноша мечтает стать святым... Но это не повод для самоубийства. Я по себе самому знаю, какие страсти и грехи борются с моей христианской верой. Что же говорить о других людях…
Заграница как рецепт
К.Г.: Вы придаёте огромное значение здравому смыслу? Можете посоветовать, как его уберечь, находясь в мире, где постоянно пытаются на тебя влиять?
— Чем глубже корни дерева, тем оно устойчивее перед ветрами. Поэтому, чтобы не стать жертвой сиюминутной пропаганды, надо пустить корни в иные миры, культуры, века. Одна из самых замечательных пражанок Марина Цветаева говорила: «У меня есть право не быть собственным современником». От пошлости и засилья современности куда можно бежать? В виртуальный мир — это наркотики. В утопический мир — мечтать об идеальном обществе. В протесты — стать революционером. В стихи... А можно укорениться в прошлом. Вот на мне есть очки, они на меня надеты моим веком, моим социальным опытом. На всех людях есть очки, но они не все одинаковые. Есть люди радикально иных культур. Я как-то побывал в Юго-Восточной Азии, и был поражён: мне там так легко дышалось, потому что я понимал, что людям вокруг меня нет дела до того, что там в России происходит. У них совсем другая и своя жизнь. Этот опыт «иностранщины» для меня очень важен. Мне это помогает протирать свои очки и сбрасывать морок, когда только и слышишь, что весь мир ополчился против нас. На самом деле мы заметны только на глобусе.
К.Г.: Может быть, россиянину нужно как пилюлю прописать поездки за границу, чтобы мировоззрение стало шире?
— Скажу вам как москвич: провинциала легко узнать всего лишь по одному вопросу: «Как вам понравился наш город?», подразумевается: «Что вы о нас думаете?». Сейчас москвичи оказалось в роли таких провинциалов. Они ловят своё отражение — «а что про нас думают?». Да ничего о вас не думают, успокойтесь. Что в Чехии, что в США, что во Франции, мы — это периферийная тема. Для этого тоже надо ездить за границу, чтобы сменить повестку разговоров. Можно вспомнить и Евтушенко: «Дай Бог побольше разных стран, не потеряв своей, однако». Я думаю, что и полюбить Россию можно только пожив несколько лет за границей. Заново начинаешь что-то ценить, воспринимать, ощущать в нашей жизни.
Любить или не любить — вот в чём вопрос
К.Г.: Часто критикуют тех, кто, живя за границей, выражает любовь к России. Главный упрёк — любить из-за бугра легко, приезжайте и любите здесь, среди этих чиновников, бюрократов, коррупции. Почему я имею право отстаивать любовь к своей стране, живя за границей?
— Во-первых, для меня странна сама формулировка — отстаивать право на любовь. Во-вторых, мне всегда тяжело быть с властью. Когда меня спрашивали, каких политических взглядов я придерживаюсь, я всегда отвечал: «Я являюсь оппонентом той партии, чью газету читаю сейчас». Я, скорее, всегда задирал аудиторию, чем подлаживался под неё. Мне интересно раскрывать «иные правды». Поэтому, скажем так: если бы я жил на Западе, я бы, как и Александр Зиновьев, был противником западной пропаганды. Если бы жил в Киеве — там я оспаривал бы те потоки лжи, что идут по их телевидению, это совершенно очевидно. Но я живу не там. Их гневные брызги до меня не долетают. До моих мозгов домогается Киселёв со своим истерическими и издевательскими интонациями. Что меня больше всего раздражает — даже не суть сказанного, а то, что все ведущие ВГТРК «Россия» — и женщины, и мужчины — говорят с киселёвскими интонациями, совершенно жуткими.
Поэтому мне абсолютно понятна ваша озабоченность, вы живёте здесь, а я там. У меня циклон, у вас антициклон. А в итоге и вы, и я в чём-то идём против ветра. Это нормально.
Беседовали Ирина Шульц и Константин Гербеев
