Впервые книга Норштейна вышла на иностранном языке, как ни удивительно, язык этот — чешский. Фото: Павел Звержина
Юрий Норштейн — всенародно известный режиссёр мультфильма «Ёжик в тумане», приехал в Прагу, где впервые на иностранном языке вышла его книга «Снег на траве». На вопрос, почему именно на чешском, Норштейн отвечает в характерной для него манере: «Вы же понимаете, всё делается по блату...»
Но с мэтром нельзя так просто согласиться. Не по блату американская киноакадемия признала его «Сказку сказок» «лучшим мультфильмом всех времён и народов». Не по блату Тарантино, посмотрев этот мультфильм, сказал: «Почему я до сих пор не видел этого шедевра?»
Для 72-летнего Юрия Борисовича Норштейна характерно брезгливо отзываться о нынешних порядках, ругать шум и цифровой кинематограф. Двухтомник «Снег на траве», составленный на основе его лекций на Высших курсах сценаристов и режиссёров, вышел в Чехии ограниченным тиражом и продаётся по цене 1.700 крон. Но содержание того стоит. Его рассуждения о природе кадра — блестящи. Переводить книгу взялась супружеская пара: режиссёр чешского мультсериала Ja Baryk Иржи Кубичек и его жена Вера.
— Они предложили мне переводить книгу, врезались в эту драку, совершенно не предполагая, как дальше всё это будет развиваться, потому что для книги нужны деньги, как вы понимаете, их никто не отменял. Деньги нашлись, один из наших соотечественников дал половину. Иржи и Вера занимались переводом два года, а он довольно трудный, там специализированный литературный текст, — говорит Юрий Борисович.
— С чешской мультипликацией вы знакомы?
— В основном с прежних времён, времён Трнки, Барты, Шванкмайера...
— Шванкмайер ещё снимает. Он вам, наверное, нравится?
— Он очень оригинально и самостоятельно мыслит, этого не отнять. Один из последних в Чехии сюрреалистов, он очень стильно всё это понимает. У него мультипликация просто особая: абсурд сливается с реальностью, с фантасмагорией. Для этого надо владеть большим чутьём в этой области.
— Я спросила про Шванкмайера, потому что к его фильмам так же, как и к вашему творчеству, мало кто остаётся равнодушным — или любят, или не любят. Например, «Ёжик в тумане» во мне оставил тягостное ощущение блуждания, всё чёрно-белое, кугукающий филин, психоделическая музыка — ужас. Это, по-вашему, для детей мультик?
— Да. Вообще, он на вырост. Такая шуба-цигейка. Не одна вы рассказываете мне про ощущение ужаса от «Ёжика». А вы думаете, что ребёнку не нужно испытывать чувство ужаса? Там же всё заканчивается хорошо. Они друг друга находят. Ребёнок должен испытывать ужас, но истории полагается быть с хорошим финалом. Если он не испытывает ужас, и вообще лишён этого чувства, мы знаем, что потом с этим ребёнком случается. Он потом уже не допускает до себя вообще никаких переживаний. А сказки? А блуждание Ивана-царевича? Я помню, как я смотрел в детстве фильм-сказку, которая была сделана на студии Горького, и какой я испытывал ужас, когда герой попадает в сети паука. Это был ужас невероятный просто, как он его затягивает, загадывает ему загадки, и уже сейчас обмотает вокруг шеи и задушит!
— А чёрно-белое-то зачем?
— Затем, что дети лучше воспринимают умеренный темп и даже плоское изображение лучше, чем объёмное. Плоское для них яснее, очевиднее — оно плоское и плоское.
С этим утверждением я готова была спорить, если бы находящийся тут же рядом мой шестилетний сын не принёс показать, что он нарисовал.
— А почему у тебя солнце чёрное? У тебя, что, жёлтого карандаша нет? — спросил человек, нарисовавший самый знаменитый в Советском Союзе туман.
— Это потому, что вы просто не любите внешних эффектов!
— Не люблю. Очень привлекательно иметь успех путём внешних эффектов, а это самое ужасное, что может произойти. Всё хорошее в мультипликации требует гигантских усилий, будь она абстрактная или сюрреалистическая. Но самое трудное — это реалистичность, потому что в этом случае очень легко впасть в приманку натурализма. Как и в живописи происходит. Вот у нас есть некий живописец, которым восторгаются олигархи и политические деятели. Но ни у одних, ни у других нет воображения. Потому что если реализм не включает в себя воображение, то грош ему цена. Это очень тонкая субстанция в искусстве. И мы можем назвать очень немного художников, которые владели этим. Есть такое течение прерафаэлитов. Я не могу смотреть на это, это отвратительно, там полное отсутствие мысли заменяется некой слащавостью, которую авторы, очевидно, считали продолжением того, чем занимался Рафаэль.
— Насчёт натурализма. У нас тут есть кинотеатр, где не только очки и наушники для полного погружения, а ещё и запахи.
— Я давно уже это предположил. Как только появилось 3D, я сказал — следующей стадией будут запахи. Потом на экране появится туалет, а в зале запахнет. Это нормально. Это есть не что иное, как отсутствие мысли. Ведь очень много экспериментов было в 20-е годы, в том числе и на физиологическом уровне. Эйзенштейн этим много занимался, экспериментировал в театре на грани фола. Не случайно же в это время была очень развита биомеханика. Это проповедовал и Мейерходьд, который ставил очень эксцентрические спектакли. Но подо всем этим должны быть мысль и сердце. Если этого нет, всё превращается в чистый формализм, и тогда ничего не остаётся кроме эпатажа. Но эпатаж недолог.
Возьмите историю с «Аватаром». Сделали фильм, он получил сразу огромную прибыль и популярность. Эти деятели решили, что проложили дорогу и двинутся по ней. Следующий фильм не пошёл. Зрители не пошли — они уже насладились и увидели. Ничего нет бесконечнее мысли и чувства, все эффекты уйдут, а это останется.
— Когда вышел «Властелин колец», говорили даже, что Голлум так нарисован, что скоро и живые актёры не понадобятся, а ведь это полностью компьютерный персонаж.
— Вы же взяли сразу условного персонажа. Его можно делать натуралистически в 3D, но вокруг него будут люди. Все пропорции внутри должны сохранять правила драматургии. Есть студия Pixar, её руководитель когда-то сделал фильм про две лампочки... Это было крайне удачно, я был просто влюблён. Следующий фильм, за который он получил «Оскара», — это полный отврат, потому что он пытался туда вставить ребёнка, смоделированного на компьютере. Когда-то учёный Петруччио выращивал в колбе зародыш, он прекратил эксперимент, потому что категорически запретила церковь. И вот здесь режиссёр решил вырастить гомункулуса вот этой цифровой штучкой. Я называю это «квадратно-гнездовая мультипликация». Он посетовал, что у него недостаточно мощный был компьютер, но дело не в этом. Дело в самой художественной задаче, она была уже заранее обречена на провал. Машина не может воспроизвести натуру, ничто не может сравниться с живой природой. А если пытаться её точно воспроизводить, будет просто ещё один повтор. Как сказал Гёте, натурально нарисованная собачка на холсте — это всего лишь ещё одна собачка, но не художественный феномен. Этой-то проблемой и занималась мировая эстетика чуть ли не со времён Древней Греции. В 17-м веке замечательный философ Лессинг написал изумительную работу — о границах живописи и поэзии, где он об этом и говорит задолго до появления компьютерного изображения. Но сегодня его никто не читает.
— То есть вы вообще эту «цифровую штучку» не приемлете?
— Почему я не приемлю? Если хорошее кино, я буду смотреть. Но таких фильмов слишком мало. На всю эту площадь цифровой анимации, если попадётся один-два фильма, это будет очень хорошо. Все так или иначе на определённом уровне проявляют физиологию, и от этого я не могу избавиться. Я это сразу вижу на экране, по движению, по этой мыльности изображения, по тому, что там нет астматического дыхания. Там должна быть ошибка. Божественная ошибка, вот тогда оно будет настоящее. Я вот шел сюда и думал: сегодня все стремятся сохранить свой художественный почерк, навязать его. Не думаю, что такая отдельная задача ставилась в XV или XVI веках. Материал, которым пользовались те художники (Ветхий и Новый завет) был настолько глубинным, что было не до собственного почерка, он проявлялся совершенно естественно, прежде всего как философское осмысление происходящего. И тогда появлялась на свет живопись, посмотрев на которую мы можем сказать — это Тициан, а это — Микеланджело.
Беседовала Катерина Прокофьева
