Виктор Пивоваров – классик российского концептуализма и наш современник, друг и соратник Ильи Кабакова, один из лидеров неофициального искусства 1970-х и 1980-х. Один из лучших иллюстраторов, в том числе детской литературы, великолепный график, талантливый писатель – личность легендарная. Виктор живёт в Праге уже без малого тридцать лет. Я волновался, собираясь к нему в гости – как примет, поддержит ли разговор? А поговорить было о чём – перед отъездом я прочёл его автобиографическую книгу «Влюблённый агент», вышедшую в Москве ещё в 2001 году и попавшую ко мне благодаря художнику Серёже Ануфриеву. Виктор принял меня очень хорошо, два часа пролетели незаметно, думаю, что так же незаметно пролетели бы и двадцать два часа. Он по-прежнему много работает и много выставляется. Аккуратный, чёткий, сдержанный, немного погружённый в себя и в то же время доброжелательный. В 2011 году Виктор Пивоваров, как обычно, много выставлялся. В самом начале года в Московском музее современного искусства состоялась его большая персональная выставка «ОНИ», на которой были представлены работы из разных циклов – начиная с цикла «Меланхолики» конца 1980-х и заканчивая созданным в 2010 году циклом «Философы, или Русские ночи». А летом в Galerie Rudolfinum состоялась прекрасная выставка Já, bezesporu, одним из участников которой был Виктор Дмитриевич.
– Вы писали во «Влюблённом агенте», что художник, попадающий на Запад, работающий на Западе, действует по каким-то определённым канонам. То есть найдя себя один раз, он не должен уже изменять этой линии, потому что в нём разочаруются покупатель и публика, посчитают, что он не был так уж уверен в своей позиции. Взять, например, Роя Лихтенштейна – человек всю жизнь рисовал кружочки... Узнавание, конечно же, приятно, но не исчезает ли в этом случае простор для творчества? Как Вы это видите? Вы же это ощутили, находясь в этой среде.
– Дело в том, что я на настоящем Западе не жил. Чехия – это немножко другое. Это промежуточное такое пространство. Я просто наблюдаю за судьбой разных художников в разных странах мира и могу сказать, что права на эксперимент, права на резкие прыжки в сторону, когда зритель совершенно потерян и не узнаёт художника, – такого права не имеет практически никто. Причин этому много, и одна из них – то, что в океане искусства художник должен быть мгновенно узнаваем. И это важно, что мы его узнаём. Когда мы ходим по европейским музеям, то видим один и тот же набор имён. Но в этом, видимо, и состоит такой особый зрительский кайф и переживание, что он идёт и узнаёт: «Ага! Вот это N. Однако вещь немножко другая, чем та, которую я видел, там, в другом музее». А если он сталкивается с чем-то, что он видит впервые, ему очень трудно ориентироваться. Очень трудно. Даже профессионалу трудно. А зрителю, который не профессионал, тем более. Так же, как, допустим, мы слушаем в первый раз музыку. Мне, не музыканту, необходимо прослушать новую вещь хотя бы два раза, и тогда начинаешь понимать всё сочинение в целом. Поэтому для всего искусства в узнаваемом почерке художника есть своя логика. С одной стороны, этот узнаваемый почерк вроде бы ограничивает художника, конечно, но, с другой стороны, заставляет художника глубже копать. Глубже копать в самом его амплуа и находить там ещё не использованные резервы и возможности. Собственно, это и отличает больших мастеров от небольших мастеров – тем, что они находят эти возможности и практически делают их неисчерпаемыми.
– Современный мир стал уже таким глобальным, что, по большому счету, всё равно где работать, но, тем не менее, многие художники московской школы разъехались по миру. Эмиграция, переезд – это находка или это потеря для художника? Это больше зависит от какой-то удачи или от самого художника, от того, насколько он сумел приспособиться? Сильно ли приходится менять себя?
– Это очень индивидуально. Я могу говорить только о себе, о том, как я сам переживал эмиграцию. Вообще, мне никогда не пришло бы в голову употребить слово «эмиграция» в отношении себя. Я думал, что я так, на минуточку как бы, переехал.
– Недалеко.
– Недалеко, да. Дело в том, что только со временем я понял, насколько это была ужасающая травма. Потеря окружения, потеря друзей, среды, в которой ты вырос, и т. д., и т. д. Первоначально была определённая эйфория, что я живу в таком красивом, замечательном городе, и что условия жизни у меня оказались не хуже, чем они были в Москве. И я это не чувствовал как какую-то травму. И только потом, много лет спустя, смотря на свои работы, – а живопись, как правило, помимо всего прочего, диагностирует психические процессы, – я понял, насколько глубока была эта травма. Опять же, я не могу говорить о своих друзьях, которые каждый по-разному это переживал и каждый по-разному решал свою ситуацию. Многие московские художники, как вы знаете, мои ровесники, оставили себе мастерские в Москве. Одна мастерская, допустим, в Париже или в Кёльне, а другая – в Москве, и они живут и работают и там, и там. Такое двойное существование. А у меня такого двойного существования не было, я жил и работал только здесь, в Праге. Если говорить о собственном опыте, этот опыт, как всё вообще в мире, имеет свои плюсы и минусы. Минусы я уже назвал – потеря окружения, круга, контекста, пространства и всё прочее. Но именно в том, что я потерял, одновременно было позитивное начало. Потому что я как индивидуум, как личность, оказался выброшенным на пустынный берег. И я должен был найти в себе не только силы, но и нащупать корни, мои личные корни. Что-то, допустим, я получил от общения со своим кругом, с культурой, в которой я жил, а личные внутренние источники я должен был нащупать. И в этом был плюс.
– Что за последние годы в Праге для Вас было заметным, ярким? И в каких Вы участвовали выставках?
– Я участвую очень редко в каких-то групповых выставках. Выставка «Бесспорно, я» (Já, bezesporu) была исключением практически. Я предпочитаю персональные выставки, поскольку мне это просто интереснее. Эта выставка была посвящена проблеме идентичности. Куратор предложил мне участвовать в ней, а поскольку это мой хороший знакомый, то я с удовольствием согласился. Что здесь происходит интересного... Всё время что-то происходит интересное, потому что здесь хорошие художники. Чехи очень талантливы в смысле такого визуального дарования, и очень мастеровитые, поэтому время от времени это могут быть не громкие какие-то выставки, которые не имеют какой-то международный резонанс, но здесь всё время что-то происходит. Проблема в том, что общая атмосфера очень тяжёлая. И эта атмосфера связана с политической ситуацией внутри страны. Это всегда связано. И с ощущением глубокой безнадёжности что-либо изменить. Эта депрессивная атмосфера очень сильно сказывается, конечно, и на искусстве, и на художественных акциях.
– То есть политический кризис... Для нас это не совсем понятно...
– Прежде всего, влияние президента, которого хочется назвать полуфашистским. Недаром этот норвежский фашист Брейвик упомянул его очень положительно. И другие контексты, в которых он появляется, эту характеристику подтверждают. Вацлав Клаус – очень негативное явление, на мой взгляд. Это очень сильная политическая фигура и, к сожалению, очень влиятельная. Например, здесь, в Праге, был объявлен открытый конкурс на новое здание Национальной библиотеки. Прага такой город, где очень трудно построить какое-то новое, модерное сооружение, чтобы не испортить город. В конкурсе победил проект чешского архитектора, который уже много-много лет живёт в Англии (речь идёт о Яне Каплицком). Очень известный архитектор и проект очень интересный. И этот проект не понравился президенту. И всё. Не было никаких сил, чтобы его сдержать. Проект заблокировали, затоптали... И он умер в конце концов, этот архитектор, под вой клаусовских прихлебателей. На таких примерах видно, как негативно эта сильная рука влияет на культуру. Вы можете оставить эти мои слова, я не боюсь этого. Я постоянно выступаю открыто с критикой этого президента.
– А почему ощущение безнадёги?
– Ощущение безнадёги...
– Ощущение провинциальности?
– Нет, это ощущение связано с кризисом демократии как таковой.
– Именно в Чехии?
– Нет, вообще. Я говорю вообще. Демократия, насколько, казалось бы, система такая правильная, что люди могут пойти и проголосовать. Ну, они могут проголосовать, конечно. Но им предоставляется очень ограниченная возможность выбора. Это одна вещь. И вторая вещь – эти люди, которые вроде бы идут свободно голосовать, на самом деле необычайно манипулируемы. Причем надо это распространить на каждого из нас. Каждый из нас, и я в том числе, манипулируемы. Мы поддаёмся опредёленным общественным, политическим, социальным мифологемам и т. д. И никто из нас не свободен в этом. Современные политики во всём мире при помощи разных, подчас очень простых, манипуляций научились совершенно блистательно управлять массами. И поэтому они выигрывают эти выборы, и дальше уже на почве парламента они практически полные хозяева страны, поскольку там решаются вопросы законов, правил и т. д. Это общие процессы. И в такой маленькой стране, как Чехия, они такие же, как во всех других странах.
– И последний вопрос. После «Влюблённого агента» и «Серых тетрадей» Вы что-то пишете? Будет ещё что-то? Или я пропустил, может быть, уже третью книгу?
– Да, ещё две книги у меня вышли – «О любви слова и изображения» и «АХ и ОХ». Последняя – это скорее такие литературные опусы, – стихотворения, смешные рассказики, – в общем, всякая такая чепуха. Но там много картинок, и это вышло в «Библиотеке московского концептуализма». Это такая серия книг, которую издаёт вологодский издатель Герман Титов. И к настоящему времени он буквально за два года издал, не знаю, – пятнадцать томов. Причем это действительно тома, огромные книги, очень объёмные и богатые по содержанию.
– А какие ещё книги вышли в этой серии?
– Герман Титов очень тесно связан с Андреем Монастырским, поэтому прежде всего, вышли «Поездки за город» Монастырского, его «Тексты об искусстве», его «Беседы» и т. д. Не помню сейчас, сколько книг Монастырского он издал, но практически это полное собрание его сочинений, акций и т. п. Затем он издал «Мухоморов», две или три книги текстов Кабакова, беседы Захарова, Лейдермана и Монастырского. Короче, круг московских концептуалистов – он их издаёт. И это очень достойная идея, и он это хорошо делает.
– Спасибо Вам большое!
P.S. Мне таки удалось купить в Москве эти книги. Полный восторг.
P.P.S. Работы Виктора Пивоварова и Павла Пепперштейна представлены сейчас на выставках Text-Bild-Konzepte («Текст-изображение-концепции») в Stadtgalerie Mannheim (Мангейм, Германия, земля Баден-Вюртемберг) и «Офелия» в Regina Gallery, Лондон.
Евгений Деменок
