О событиях 21-летней давности вспоминает журналист «Пражского Экспресса» Андрей Фозикош
В тот памятный день 17 ноября 1989 года моя шестнадцатилетняя дочь вернулась домой поздно и в слезах: после расспросов она рассказала о побоище, состоявшемся на Национальном проспекте (Národní třída) в центре Праги. Мол, детей, её сверстников, немилосердно избивали дубинками, есть раненые...
Не поверив, я включил телевизор — там как раз передавали официальное сообщение, что во время студенческой демонстрации, посвящённой Международному дню студентов, произошли беспорядки, повлёкшие за собой вмешательство Общественной безопасности (так тогда называлась полиция). Работая в печати и умея читать между строк официоза, я понял, что дочь права и что это начало конца. Низы больше не хотели жить как предписывали верхи. А верхи, применив грубую силу, расписались в собственной беспомощности. Революционная ситуация была налицо.
Назревала она давно, причём не без помощи Горбачёва и его перестройки. Помню, что, несмотря на словесную поддержку нового курса советского лидера, чешская правящая верхушка не любила его и не спешила перенимать его методы. Только в 1987 году Горбачёв приехал в Прагу с визитом, до этого успев объездить буквально весь соцлагерь. Я был на партактиве, созванном по случаю приезда Горбачёва во Дворце конгрессов: Михаил Сергеевич выглядел уставшим и, к нашему, слушателей, разочарованию, ничего значительного не сказал. Наверно, он уже тогда пришёл к выводу: пусть советские сателлиты делают что хотят.
А чешская верхушка без опоры на Москву была недееспособна. Она ничего не смогла противопоставить всё более открытой работе диссидентов. В июне 1989 года «хартисты» выпустили в свет воззвание «Несколько предложений» (явный намек на считавшийся контрреволюционным манифест 1968 года «2000 слов»). Воззвание содержало семь пунктов, среди которых самым опасным, с точки зрения властей, было требование освобождения политзаключенных, свободы собраний и дискуссий о спорных моментах чехословацкой истории, в том числе о Пражской весне и вводе советских войск в страну. К осени воззвание подписало около 40-ка тысяч человек, относящихся, в основном, к интеллектуальной элите.
В дни, предшествующие 17 ноября, Прага буквально бурлила. Народные милиционеры и полицейские устали разгонять митингующих у памятника святому Вацлаву. Арестовывать их уже боялись, особо активных увозили далеко за Прагу и отпускали с богом.
Потом столица оказалась запруженной «трабантами» и «вартбургами» — это немцы массово покидали ГДР и прорывались в посольство ФРГ в Праге, оставляя свои машины на произвол судьбы (много машин было в те дни навсегда угнано). Немцы добились своего: их вывезли в ФРГ специальным эшелоном, что народ воспринял как ещё одно доказательство слабости режима.
Вот сценка, которую я воочию наблюдал на Мустеке: молодая девчонка, окружённая зеваками, сжигает стокронную купюру с портретом Готвальда и кричит при этом во весь голос, что это убийца. Полицейские безразлично отворачиваются от неё...
Или другая сценка, метрах в ста от Мустека в сторону Национального театра: в витрине магазина выставлен телевизор, с экрана которого генсек чехословацких коммунистов Якеш жалуется соратникам, что чувствует себя одиноким, словно «кол в плетне». Перед телевизором большая смеющаяся толпа...
Страна стремительно набирала «критическую массу», и достаточно было искры, чтобы произошёл взрыв большой силы. Чтобы случился переворот. Такой искрой оказалось «избиение младенцев» вечером 17 ноября. И эта революция, которую впоследствии назовут бархатной, была замешана на крови. Кровь и в самом деле пролилась, хотя весть об убитом оказалась намеренной дезинформацией. Хотя все дальнейшие события обошлись без жертв. И до сих пор остаётся тайной, кем был соткан этот «бархат». В случайность верится с трудом. Многие склонны видеть в случившемся внутрипартийный заговор в КПЧ, кто-то усматривает сговор «Хартии 77» с частью руководства компартии, иные считают, что это путч, созревший в недрах чешской госбезопасности и одобренный КГБ. Остаётся надеяться, что рано или поздно тайное всё же станет явным.
