Журналист «Пражского экспресса» продолжает погружение в чешскую среду

В сентябре пошли серьёзные грибы. Мы выехали в сосновый бор, над дизайном которого хорошо поработали профессиональные лесорубы — так светел и строен он был, а ковёр из опавших игл украшали изумительно декоративные мухоморы. Ими иногда объедаются белки, рассказал Иржи, бывает, и гибнут, не рассчитав силы для слишком смелого прыжка. «Потеха за ними наблюдать!»

Ну, а мы собираем только грибную элиту — грибы белые: «панчак» (панский гриб), «правак» (настоящий), «смрковы гриб», приветствуются также «ружовки» и «бедлы», игнорируются «голубинки» — сыроежки. Опята, или «вацлавки» («вацлавками» они называются потому, что появляются в конце сентября, на Святого Вацлава), считаются непригодными для прямого поедания. «Слишком тугие для желудка», — объясняет Иржи. Они сушатся, мелются в кофемолке и превращаются в грибной порошок — приправу. «Как это не едят опята?! — изумляется моя мама на прямой линии. — А ты замаринуй по-нашему, да с чесночком! Это же прелесть какая!» Ах, мама-мама, ни с чесночком, ни с укропчиком (тем более) они это есть не будут, как не будут есть наши хрустящие огурчики, селёдочку и пельмешки. Не прелесть это им. Собранные и искромсанные на ломти грибы сохнут по всему дому на ситах — аромат такой, что хоть носом ешь. «Ружовки» изжарены на сале с тмином и солью — так они, учит чешская кухня, напоминают мясо. С аппетитом откушав, заглядываю в энциклопедию и там узнаю, что «ружовки» относятся к семейству мухоморов. Есть в этом семействе и съедобные родственники. С трудом обрисовала чешскому грибнику образ столь любимого нами груздя.

— А! — опознал он, — это же «ризец», он горький.

— Да, горчит, — признала я, — поэтому его нужно вымачивать.

— Ну, его! — махнул Иржи рукой. — Ещё возиться…

Нашла я и груздь в грибном чешском атласе. Он оказался из семейства… сыроежек. Да, а в жареные грибы здесь добавляют взбитые яйца. Чтоб сытнее — это, как мы знаем, девиз чешской кухни. Надо признать, «смаженицу» (грибную жарёху) яйца не портят. Из грибных обрезков, капусты, лука, перчиков, уксуса, сахара и соли Иржи готовит «чаламаду», закатывая её в банки. Я же замариновала пару баночек опят. Заготовки друг друга мы пробовать отказались.

В обществе грибников принят свой этикет: о грибных местах следует расспрашивать исподволь, с напускным равнодушием, о грибных победах положено умалчивать. Вокруг проболтавшегося (это была я) стягивается железное кольцо наводящих вопросов: «а какие грибы?», «а в какую сторону ехали?», «направо или налево от дороги?». Что ж, буду умнее.

Тем временем наступила пора вылова «рыбников» — искусственных прудов, предназначенных для разведения карпов. Приятель Иржи как раз содержал такой пруд. Карпов в пруду наросло как грязи, потому рыбовод продавал их дёшево: 80 крон за маленького (до двух килограммов), 120 — за большого (от двух и больше). Преобладали большие размеры. Мы взяли маленького. Это оказалась карпиха, набитая икрой. Как раз влезла на противень. Тут пришло время удивляться моему папе — заядлому рыбаку: «Как это никто не ловит?! Почему никто не ловит?! Ты хочешь сказать, что рыба просидела без всякой охраны в пруду и осталась цела?! В 11 километрах от города?» Да, я даже видела тот пруд. Никакой охраны, над прудом установлена кормушка: воронка с трубой и верёвкой. Раз в неделю хозяин приезжает и высыпает в воронку мешок гранул. Рыбы, проголодавшись, приплывают на место подкормки, трогают мордами спущенную в воду верёвку, и по трубе сыплются гранулы. Иржи объясняет, что браконьеры («питлаки» — от слова «пител» — мешок), конечно, есть, но их мало, и ущерб от потери десятка рыб, что они тут выловят, невелик. Частную собственность принято уважать. Настоящий же рыбак имеет совесть, удостоверение, лицензию, тетрадку, в которой записан его улов. Представляю своего папу, записывающего в тетрадь третье ведро карасей…

Есть в окрестностях города и звероферма. Там разводят на убой оленей и серн, «звержину» продают в специализированном магазине, цена приемлемая — около двух сотен за кило. Я считаю это возмутительным — есть благородных оленей и милых темноглазых серн.

«Зато у вас лошадей едят! — парирует Иржи, — вы из них колбасу делаете, а лошадь — это друг человека. У нас лошадей ели только однажды — при обороне Брно от шведов. Епископ разрешение давал. А что олени? На них веками охотились».

Наталья Скакун